Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали - Пьер Байяр

Я преподаватель, поэтому мне чаще, чем многим, приходится перед большой аудиторией говорить о книгах, которых я не читал (либо, в буквальном смысле, ни разу не открывал, либо, не так буквально, быстро пролистал их, либо просто напрочь забыл, о чем там шла речь). Не уверен, что я справляюсь с ситуацией лучше Ролло Мартинса. Но мне часто помогает мысль, что мои слушатели знают об этих книгах не больше меня, а значит, чувствуют себя ничуть не более уверенно.

За много лет я заметил, что студентов эта ситуация нисколько не смущает: они часто высказывают неглупые, а бывает, что даже и удачные соображения по поводу книг, которых не читали, – лишь на основании нескольких отдельных деталей, которые я им намеренно или просто случайно сообщил. Чтобы ненароком не смутить кого-нибудь в учреждении, где я работаю, возьмем пример, более удаленный географически, но по сути близкий, – нигерийское племя тив.

Эта народность, живущая в Западной Африке, конечно, не слишком напоминает моих студентов, но люди из племени тив попали в очень похожую ситуацию, когда антрополог по имени Лора Боханнан решила познакомить их с одной пьесой из английского театрального репертуара, о которой они ничего не знали, а именно с «Гамлетом»[34].

Это довольно любопытная история. Американка Лора Боханнан поспорила с коллегой из Англии, который высказал предположение, что американцы не понимают Шекспира. Она отвечала, что человеческая природа одинакова повсюду, – он спросил, может ли она доказать свое утверждение. Поэтому, отправляясь в Африку, она взяла с собой «Гамлета» в надежде доказать, что человеческая природа всюду неизменна, независимо от культурных различий.

В это селение она приезжала уже второй раз; вождем там был весьма мудрый старик, которому подчинялись человек сто пятьдесят его близких и дальних родственников. Наша героиня-антрополог хотела бы, конечно, побольше у них узнать о разных местных обычаях, но туземцы большую часть времени были заняты питьем пива. Ей ничего не оставалось, как сидеть в хижине и перечитывать пьесу Шекспира, и в конце концов она выстроила некое толкование пьесы, которое казалось ей совершенно универсальным.

А люди из племени заметили, что она проводит много времени с книгой, и, заинтересовавшись, попросили ее рассказать, что это за история, которая ее так притягивает. Договорились, что по ходу дела они будут спрашивать у нее обо всем, чего не понимают, и не станут обращать внимания на то, что она делает некоторые ошибки, когда говорит на их языке. Так ей представилась отличная возможность проверить свою гипотезу и доказать, что пьеса Шекспира понятна любому человеку в любой точке земного шара.

* * *

Проблемы начались очень быстро. Лора Боханнан пересказывала зачин пьесы: ночью три человека, которые охраняют жилище некоего вождя, вдруг видят, как к ним приближается сам этот покойный вождь. Что и оказалось первым источником разногласий, потому что для людей из племени тив фигура, которая появилась той ночью, никак не могла быть покойным вождем:

«– Почему он перестал быть их вождем?

– Он умер, – объяснила я. – Именно поэтому они так растерялись и перепугались, когда его увидели.

– Это невозможно. – начал один из старейшин, передавая свою трубку соседу, который тут же его перебил:

– Само собой, это не был покойный вождь. Это был знак, посланный колдуном. Продолжай»[35].

Несколько удивившись уверенности слушателей, Лора Боханнан все же продолжала свой рассказ и перешла к тому, как Горацио обращается к тени отца Гамлета и спрашивает у нее, что «сотворить тебе за упокой и нам во благо», тень ему не отвечает, и тогда Горацио говорит, что об этом надо рассказать сыну вождя, Гамлету, потому что этим делом должен заняться он. Слушатели снова удивились: у племени тив такие вещи поручают не молодежи, а старейшинам, к тому же у покойного еще остался брат, Клавдий:

«Старейшины нехотя объяснили: с такими знаками должны разбираться вожди и старейшины, а не юноши, и, если делать что-то за спиной у вождя, к хорошему это не приведет; ясно, что Горацио не очень-то разбирается в жизни».

Все это обескуражило Лору Боханнан, тем более что она оказалась не в состоянии ответить на вопрос, имеющий важнейшее значение для племени тив: у отца Гамлета и Клавдия была одна мать или нет?

«Отец Гамлета и его дядя Клавдий – сыновья одной матери?

Я не успела толком обдумать этот вопрос, потому что была уже слишком растерянна и сбита с толку: ведь они только что “забраковали” один из самых важных эпизодов пьесы. Я ответила туманно: дескать, думаю, мать у них была одна, но не вполне уверена, в пьесе об этом не говорится. Старый вождь строго сказал мне, что именно в этих генеалогических деталях вся суть и, когда я вернусь домой, мне следует выяснить ответ у наших старейшин. И он, высунув голову за дверь, велел одной из своих молодых жен принести сумку из козлиной кожи».

Лора Боханнан стала рассказывать о матери Гамлета, Гертруде, но и тут все пошло не так, как предполагалось. В европейском прочтении пьесы принято осуждать поспешность, с которой Гертруда снова выходит замуж после смерти своего супруга, – раньше положенного приличиями срока. Тив же, наоборот, удивились, что надо ждать так долго:

«– Гамлета очень огорчило, что его мать вышла замуж после смерти его отца так быстро. Ничто не принуждало ее к этому, и у нас принято, чтобы вдова, перед тем как вступить в новый брак, носила траур по мужу не меньше двух лет.

– Два года – слишком долго, – возразила жена вождя, которая принесла его сумку из заскорузлой козлиной кожи. – Кто же будет пахать твое поле, пока у тебя нет мужа?

– Гамлет, – ответила я, не задумываясь, – был уже достаточно взрослый, чтобы вспахать поле своей матери. Ей не было необходимости снова выходить замуж. – Но это никого не убедило. Я не настаивала».

* * *

Лоре Боханнан было непросто объяснить людям из племени тив ситуацию в семье Гамлета, но еще труднее оказалось растолковать им, какое значение в пьесе Шекспира – а также в обществе, где она живет, – имеют призраки:

«Монолог Гамлета я решила пропустить. И хотя они заключили, что Клавдий поступил совершенно правильно, женившись на вдове своего брата, оставалась еще история с отравлением: я знала, что уж братоубийства-то они не одобрят. И с надеждой продолжала: